Зарегистрирован: 11.08.2008 Сообщения: 19994 Откуда: вы меня знаете???
10 Июн, Пятница, 19:56, 2011постоянная ссылка Заголовок сообщения: Служи сынок как я служил)
Давайте травить тут байки о службе)
как нить при наличии времени и сил поведаю вам ))) _________________ Моё небо синее в алмазах что-то мне по жизни принесёт.
Я крещён, а может быть помазан. Просто я счастливый, вот и всё!(с)
дааа...тока печатать задолбаешься)))) _________________ Моё небо синее в алмазах что-то мне по жизни принесёт.
Я крещён, а может быть помазан. Просто я счастливый, вот и всё!(с)
сегодня заезжали по работе на территорию военкомата на Докучаева, сидят парни кружком, видимо курят. У всех такие грустные лица. А снаружи родители ходят кругами.
Уважаю тех кто там был. уважаю тех кто таких людей уважает, ненавижу тех кто там небыл и еще пиз..ит не зная о чем)
Было весело помню) Самое забавное это смотреть на КМБ нового призыва)) Самые беззлобные шутки над духами в этот период) _________________ Если тебе не страшно, то и рисковать не за чем
Помню на призывном пока покупателей ждали, нам предлагали срочники местные водки бухнуть по 300р за бутылку))) Когда она стоила 100р) _________________ Если тебе не страшно, то и рисковать не за чем
Hant
даааа...
бизнесс в армии своеобразен)))
за водку покупается и продается все))) ну в наше время так было...щас не знаю... _________________ Моё небо синее в алмазах что-то мне по жизни принесёт.
Я крещён, а может быть помазан. Просто я счастливый, вот и всё!(с)
Сейчас вообще дисциплина в армии рухнет наверное. Если все служат год, то дедовщина сама по себе отпадает как бы. А без дедовщины нет дисциплины. Слоны с духами друг друга строят наверное)) _________________ Если тебе не страшно, то и рисковать не за чем
помню в армии копали траншею под связной кабель, ессно нам солдатам это было неинтересно, развлекали себя как могли за этим занятием, придумали короче кто больше на лопате подпрыгнет, вообщем ставиш лопату на асфальт, становишся на нее обеими ногами, и вместе с ней подпрыгиваеш..отдельным бойцам удавалось до 200 раз напрыгать
…Стойко переносить тяготы и лишения армейской службы…
Боль прошла.
Дима лежал на холодной армейской кровати и радовался этому долгожданному факту. Интересно, вернётся ли боль после окончания действия наркоза? За истекшие двадцать лет боль была главной составляющей Диминой жизни, его били все: дома отчим и мать, в детском саду и школе сверстники и ребята постарше. Даже младшие частенько использовали Диму в качестве мальчика для битья, Дима терпел, ему больше ничего не оставалось. Терпение, пожалуй, было самым главным Диминым качеством, терпение и умение ждать. С самого первого дня своей жизни Дима ждал боли и ждал, когда она закончится. Бить Диму начали ещё до рождения, его беременная мать часто перебирала спиртного и падала на живот. Тогда она принималась ругаться почём зря, и, особенно, на ещё нерождённого Диму, имя ему уже было придумано, так звали Диминого деда по отцовской линии, он пил горькую так, что забывал всё на свете. Но это осталось в прошлом, в настоящем Диму окружали лишь тишина и подозрительная сытость, пришедшая после внутривенного введения глюкозы. Необходимо, очевидно, добавить, что по-настоящему наедался Дима лишь три раза в жизни, и, если честно, он сам уже и не помнил когда.
Дима лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к своему истерзанному телу, Диме было любопытно, что изменилось в нём, как теперь он будет жить. Врачи сразу сказали, что водку пить будет нельзя и лучше бросить курить. Дима отнёсся к этому совершенно спокойно, водку он сроду не пил, да и папиросами не баловался. Как-то в детстве нашёл тлеющий бычок, затянулся, закашлялся, тут его и поймали местные шпанюки. Били долго, потом заставили бычок съесть, говорили, что отучают курить. Дима понимал, что это всего лишь повод. Повод надавать тумаков, но не желание дать ему здоровья.
Дима думал о том, где сейчас находится его вырезанная селезёнка, и какая она. Интересно, её выбросили или отправили куда-нибудь на опыты? Да и какая разница, селезёнка вырезана, почка заштопана, на лице и груди пятнадцать швов, покрытая гипсом рука висит на растяжке. Левой, здоровой, рукой Дима прикасался к забинтованному глазу. Было непривычно ощущать под бинтами пустоту. Раньше, ещё вчера, или ещё раньше, оба его глаза были одинаковыми. Слегка кривыми, по оценке окружающих, но одинаковыми наощупь. Теперь же один выпуклый, а другой пустой. Диму не пугала перспектива видеть окружающий мир одним глазом, Дима не любил этот злой и холодный мир, мир, наполненный болью и страданием.
Сквозь маленькую щелку в бинтах Дима видел серые стены армейского госпиталя, толстых безразличных военных фельдшеров и заботливых вольнонаёмных медсестёр. Дима познакомился с некоторыми из них: фельдшер Дунский по прозвищу Добрая Дуняша уже принимал горячее участие в излечении Димы. В начале лета он скормил Диме сто сорок восемь горьких таблеток за шесть дней. Запивать не разрешал, только разжёвывать, говорил, что так лучше дойдёт, что воду из-под крана летом пить нельзя, да и зимой не рекомендуется.
До Димы действительно многое дошло. Дима понял, что его надежды на то, что в армии вечная боль исчезнет, не оправдались. Ещё во время долгого пятидневного пути со сборного пункта на полигон, так называли армию сопровождающие прапорщики, Дима начал догадываться, что его отношения с будущими однополчанами принесут ему немало боли. Друзья по вагону заставили Диму пропить для общака и ботинки, и перчатки, и куртку, и шарф, на шершавом перроне он оказался в одних шерстяных носках, спортивных штанах и свитере. Была середина ноября, стояли морозы, и Дима слегка отморозил ноги. Он сильно не переживал, для друзей Дима был готов на всё, вот только друзья этого не ценили.
В полку после принятия присяги боли стало ещё больше. От гражданской шпаны можно скрыться в доме, но куда скрыться от сержантов, от вечных нарядов, от проклятой тумбочки дневального, на которой Дима стоял каждую ночь. Первое время, ещё в карантине, сержанты на Диму кидали жребий, в чей наряд его поставить. Чуть позже, в учебке, жребий кидать перестали, просто ставили Диму в наряд каждый день. И каждую ночь.
Дима сам лоханулся в первый день службы, клеймя только что выданные нулёвые сапоги. Когда Диме был задан справедливый вопрос, почему он, будущий рядовой срочной службы Дмитрий Горбунов проклеймил сапоги на самом видном месте, на голенищах снаружи, в то время как все нормальные люди клеймят их изнутри, Дима по простоте своей ответил, что сейчас голенища подвернёт, и видно не будет. На это последовал ещё один прямой вопрос, уж не дурак ли он – Дима? Нет, не дурак, просто сын алкоголиков, поэтому чуть торможу, честно признался Дима и добавил, что у них, в городе Мордово, все сапоги подворачивают. Почему-то именно последний факт вызвал жгучее раздражение сержантов, Диму слегка помяли, но отпустили, дело было до принятия присяги, Дима считался, пока ещё считался гражданским человеком. Но это была первая провокация, потянувшая за собой цепь залётов и попаданий в наряд.
После принятия присяги ещё с неделю Дима находился в карантине, потом всех отправили в учебку. Тут и начались самые главные неприятности, надо было серьёзно заниматься строевой подготовкой - ходить строем, да ещё в ногу. Это было выше Диминого разумения, зачем идти, одновременно топая сапогами, ведь можно просто прогуляться, посмотреть военную технику, покормить голубей. Дима был худ и довольно высок – почти метр восемьдесят, однако его никогда не ставили в первые ряды, он всегда плёлся между взводом и идущими в арьергарде вразвалку сержантами. Сержанты специально набили подковы на носки своих сапог, чтобы бить Диму по ногам, когда он сбивался со счёта. Счёт был простой: раз, раз, раз, два, три, левой, левой, раз, два, три, прямо! После команды «прямо» было необходимо трижды топнуть ногами со всей силы, но Дима сделать этого не мог, ноги опухли и сильно болели после ударов злых сержантов. Диме даже выдали сапоги на два размера больше, чтобы ему легче было их обувать на свои вечно опухшие ноги. Носить тяжёлые сапоги было совсем не просто, но Дима старался всосать службу, как его напутствовали сержанты.
Первое время Дима действительно старался стать настоящим солдатом, бегал и прыгал на физзарядке как все, не щадя живота своего. Только от стараний было мало толка, полная физическая неподготовленность Димы не позволяла ему в положенный срок пробежать ночной кросс или подтянуться больше пяти раз. Поэтому командир Диминого отделения всегда носил с собой иголку, чтобы колоть Диму, висящего на турнике, словно дохлая крыса. Дима был не в состоянии быстро перестроить себя на недоедание, недосыпание, физическую нагрузку и многое другое, что в армии делает волевого пацана настоящим мужчиной. Пропасть, отделяющая Диму от однополчан, с каждым днём всё более увеличивалась, увеличивалось и количество наказаний со стороны сержантов, которые, видя полную беззащитность Димы, всё более ожесточались.
На политзанятиях было совсем худо, Дима не мог показать на карте даже рубежи нашей великой Родины – Советского союза. Что уж говорить о других странах - Дима плавал в политике, словно дерьмо в проруби, согласно определения, данного замполитом. Впрочем, Дима спокойно воспринимал смех однополчан и недоумение офицерского состава по поводу полной своей тупости, Дима полагал, что родители-алкоголики снимают с него всякую ответственность за отсутствие даже малейшего желания что-либо знать. По крайней мере, так говорили все учителя в Диминой школе, говорили и ставили тройки. Тройка – лучшая оценка умственных способностей среднестатистического советского школьника. Дима помнил, как в четвёртом или третьем классе учитель природоведения отправил его в магазин за глобусом тамбовской области. Продавщицы долго смеялись над Димой и, сказав, что глобусы кончились, остались только контурные карты, продали Диме что-то чёрно-белое, вроде книжки-раскраски, только неинтересное, странное.
На третьем месяце службы с Димой произошёл курьёзный случай, - вечно голодный Дима стащил за обедом в столовой кусок сухаря, чтобы подкрепиться ближе к ужину. На Димину беду разразился шестичасовой всеобщий шмон, и сухарь был вывернут из Диминого кармана. Наказание последовало незамедлительно – Диму заставили отжиматься тысячу раз. Те разы, на которые у Димы не хватило силы, – заменили фофанами по оттопыренным Диминым ушам. Уши, казалось Диме, стали картонными после девятисот восьмидесяти семи щелчков, впрочем, Дима не чувствовал боли, он сильно отморозил уши в новогодний наряд. Видя, что наказание не возымело должного эффекта, сержанты пошли на изощрение – на ужин навалили перед Димой целую гору хлеба, поставили бацыльник с кислыми щами и заставили всё это съесть. К удивлению сержантов Дима быстренько слопал всё и вежливо попросил добавки. С тех пор Диму наказывали другими способами.
Дима отслужил с ноября по сентябрь, чуть меньше года, и за всё это время он только дней двадцать не ходил в наряд, когда лежал в санчасти под присмотром Доброй Дуняши. Дуняша лечил Диму от срачки, так называли дизентерию, и от фурункулёза – новый для Димы климат способствовал тому, что любая царапина, а у Димы их было предостаточно, начинала гнить. Гниение мяса и кожи могло перейти и на кости, только Дима этого не боялся, ему было всё равно. Однажды дед Обоич отбил Диме яйца, что привело к опухоли мошонки, которая увеличилась раза в три и стала совершенно синей. Добрая Дуняша осмотрел Диму, рассмеялся и сказал, что всё будет в порядке. Потом Диме были выданы бинты и йод. Опухшую мошонку обильно смазали йодом для улучшения кровообращения, потом подвязали бинтами, чтобы на ходу не оторвалась. Дуняша хлопал Диму по спине и успокаивал, бояться не надо, всё будет хорошо, в крайнем случае, вскроем опухоль и выпустим натёкшую из пробитой вены кровь, ерунда. А дед Обоич, отвесив Диме дружеский подзатыльник, добавил, что рядовому яйца вообще не нужны. Дней десять после этого трагикомичного случая сержанты разрешали Диме ходить не в ногу, медленно и неспешно, справедливо опасаясь вызвать какие-либо осложнения в болезни Диминого аппарата размножения, но всё обошлось, и снова начались наряды, наряды, наряды и строевая подготовка.
Сейчас, находясь в госпитале, Дима понимал, что наряды для него закончились, Дима надеялся на это, ведь нельзя поставить на тумбочку одноглазого солдата. Или можно? Пожалуй, нельзя. Дима вспоминал свой последний армейский день: наряд, мытьё полов, чёрные очки в клозете. Слово «очки» ударяется на «О» и звучит как «Очки», это вбили в Диму ещё в первую неделю службы, а чёрные они временно, Диме предстоит отмыть их до первозданной белизны. Дима мыл, старался, только белее они не становились. Тогда сержанты заставляли Диму мыть сортир зубной щёткой, а потом чистить ею зубы. Дима подчинялся, ему ничего другого не оставалось. Иногда Дима мыл туалет собственным носовым платком, но это ерунда, чаще приходилось использовать вместо тряпок свои же портянки, а потом на скорую руку сушить их на батарее и ещё влажными наматывать на прелые ноги.
Когда прошло полгода после призыва и настала пора перейти из духов в черпаки, был собран сходняк сержантов и дедов, на котором решалось, перевести ли Диму или оставить в духанах. Армия ещё не знала того, чтобы после половины года службы духа не хотели бы перевести в черпаки. Думали долго, смотрели на тощего Диму, считали его синяки, снова думали. Диму происходящее мало волновало, он знал, что в его жизни вряд ли что изменится. После долгих раздумий было принято соломоново решение – в черпаки перевести, а относиться как к духану. Решение озвучил дед Обоич, кулаком вбивая Диме внутрь грудную клетку, он говорил, что Дима теперь вечный духан, что надо вешаться, что скоро конец. Единственным светлым пятном было то, что Диме и впредь вроде бы полагались духовские масляки – круглые куски сливочного масла, грубо разбавленного водой, которые дембелям есть на завтрак не положено. Только вот до Димы они никогда не доходили, всегда находились те, кто сильнее и проворнее. После кратких прений Диму перегнули через спинку кровати и всыпали бляхой по мягкому месту. Дима надеялся, что перевод в черпаки будет таким же, как и для всех остальных – шесть символических ударов ремнём, ан нет, для него сделали исключение. Били практически все, били так сильно, что с неделю Дима не мог сидеть. И Обоич снова говорил Диме, что хотя и перевели мы тебя в черпаки пятьдесят семь раз, но духаном ты, рядовой Горбунов, всё равно остался, вешайся.
Дима и сам готов был повеситься, служба становилась невыносимой. За шесть первых месяцев службы Дима три месяца не был в бане, его тело буквально зудело от грязевых наслоений. Чтобы как-то побороть зуд, Дима чесался практически постоянно и расчесал себе три кровавые раны: одну на голени, другую на спине, третью в паху. Лечить расчёсы было некогда, Дима всё время был в нарядах. Дима прижигал раны зелёнкой, но от этого было мало толку. Из-за постоянного мытья полов холодной водой Димины руки стали чёрными от вросшей грязи. Дима сильно исхудал, на его лице остались только глаза, наполненные болью и страхом ожидаемого наказания. На лбу у Димы вырос большой синяк от чилимов – страшных ударов средним пальцем, которыми его жаловали все подряд. От хорошего чилима можно было свалиться с ног, и Дима часто падал, особенно от чилимов, которыми его награждали черножопые. Примечательно то, что в отношении Димы между славянами и чурками никогда не возникали проблемы, Диму гоняли все подряд, даже тамбовские земляки открестились от Димы и никогда за него не заступались.
Дима уже забыл, когда стирал свою робу, когда менял нижнее бельё. Всё это вызывало сильный смрад, поэтому спал Дима не в казарме, а в каптёрке на горе из так же смердевших ношенных сапог, укрывшись старыми одеялами. Кстати, вонь, исходившая от немытого Диминого тела, и совершенно ужасный внешний вид стали причиной того, что никому не нужный Дима не потерял в армии девственность, будь по-другому, офоршмачили бы Диму чурбаны. Но это не произошло, - чурбаны отдавали предпочтение холёным свиньям с армейского хоздвора.
Иногда Дима задумывался, почему офицеры, которых все называли шнурками, видя происходящее, не могут за него заступиться. Не могут или не хотят? Дима не понимал, что дедовщина, которую он сполна ощущал на своей шкуре, плод кропотливых трудов советского офицерства. Искусственно созданные «тяготы и лишения армейской службы», как гласит воинская присяга, крайняя необходимость для поддержания дисциплины в разваливающейся армии. Рядовые Дмитрии Горбуновы нужны Советской Армии, они её надежда и оплот. Всегда стремлением нашей армии было бить своих, чтобы чужие боялись. Бить сильно, чтобы боялись сильно. Бить так, чтобы нельзя было спастись.
Действительно, Дима ждал от армии спасенья, он наивно полагал, что воинская служба сделает его мужчиной, способным постоять за себя. Дима надеялся, что два года сможет прожить без боли, без страха, без желания умереть. Но Диму не хотели призывать, ему даже ставили диагноз – олигофрения или микроцефалия, что-то в этом духе, Дима точно не помнил названия, помнил только перевод – мало и ум. А Дима хотел в армию, хотел так сильно, что отправился в военкомат и «записался», как он сам это объяснил своим безразличным родственникам. Этот Димин поступок только обрадовал и его мать, и её сожителя – одним ртом в доме становилось меньше.
Уже много месяцев Дима только и делал, что мыл полы. За вечным мытьём служба скрылась от Димы. У Димы не было ни одной армейской фотографии, за исключением той, что снимали в день принятия присяги. Дима не готовил себе дембельский альбом, не забивал голову тем, что выданная ему форма на три размера больше, чем необходимо. Диму не заставляли считать дни до приказа, Дима не изображал перед дембелями дембельский мотовоз. Дима не знал, что их воинская часть дислоцируется на сорок второй стартовой площадке Байконура и занимается испытанием ракеты-носителя, которому предстоит в недалёком будущем вывести на орбиту многоцелевой космический корабль «Буран», входящий в ракетно-космический комплекс «Энергия». Дима никогда не встречал на территории части Германа Титова – космонавта номер два, являющегося председателем государственной комиссии по приёмке изделия. Дима даже не догадывался, что изделием называют ракету. Дима не принимал участия в мероприятиях по ПД ИТР – противодействию иностранной технической разведке, попросту говоря в том, что в ясные солнечные дни солдаты вручную выкатывали из ангара на свежий воздух фанерную ракету и показывали американскому спутнику-шпиону. Показывали фанерную, а запускали – настоящую, фанерная так и продолжала лежать на железнодорожных путях, привязанная к подъемнику, словно ничего и не случилось. Диму не интересовало то, что раз в три месяца вся часть эвакуировалась в степь: пуск ракеты – дело серьёзное, и не стоило находиться поблизости в такой момент. Дима никогда не видел, как взлетает ракета, разве что по чёрно-белому телевизору, стоявшему в ленинской комнате, но это совсем не так, как на самом деле. Ракета, теряя ступени, мгновенно пронзает бесконечное синее небо, словно остро отточенный карандаш, пронзает и раскрывается точно цветок – это отстреливается головной обтекатель. Потом от большой точки – ракеты – отделяется маленькая точка – спутник. Он бликует в лучах пепелящего казахского солнца и его видно с земли, совсем недолго, но видно. Дима не видел ещё тысячи интересных вещей, Дима мыл полы, драил сортиры и ходил в наряды. Наряды стали главным в Диминой жизни. Когда на соседней площадке во время пуска взорвалась твердотопливная ракета, и облако ядовитых газов, несомых стремительным казахским ветром, накрыло Димину часть, все мигом спустились в убежище, а про Диму просто забыли, ему даже не выдали противогаз, он так и стоял на тумбочке дневального, наблюдая оранжевую пыль на открытых по случаю весенней жары окнах.
Дима ни разу не был в увольнительной, хотя, справедливости ради, стоит отметить, что в увольнительные из Диминой части никто и никогда не ходил, часть располагалась километрах в пятидесяти от города с красивым названием Ленинск. Именно его вся страна ошибочно называла Байконуром, а на самом деле Байконур – это бескрайняя казахская степь с расположенными на ней стартовыми площадками, и пойти в увольнительную там просто невозможно. Впрочем, однажды весной восемьдесят шестого двое рядовых из секретного отделения войсковой части 59948 настояли на увольнительной и им её предоставили. Наглые рядовые надели канолевые блестяшки – новые летние робы, наелись колёс и побрели в открытую степь ловить скорпионов, больше идти было некуда.
Дима не знал, что каждую весну казахская степь расцветает желтыми и красными тюльпанами, рвать которые некому. Дима знал только одно – необходимо остерегаться осатаневшего дембеля Обоича, который пропустил дембельский мотовоз на гражданку - за пьяные залёты командование оставило его послужить ещё пару месяцев для вправления мозгов.
Дима лежал на холодной и скрипучей кровати и вспоминал свой последний армейский день, день до госпиталя. В управе площадки номер тридцать девять был праздник – день рождения у кого-то из дедов. По этому поводу втихаря пожарили собаку, на мясо пригласили управу сорок первой площадки, про собаку ничего не сказали, только до отвала накормили мясом. Потом заставили Диму принести собачью голову с выпавшим языком. Дима знал, что собаку сначала пытались забить молотками, но она оказалась очень живуча. Тогда ей полуживой отпилили голову ножовкой. Пятеро держали за лапы и уши, а шестой пилил.
Дима принёс окровавленную, смятую молотками собачью голову, с укоризной смотрящую на собравшихся выбитыми глазницами, и показал гостям. В итоге те, кто сблевал от съеденного и увиденного, сорвали зло на Диме, дали ему под дых и отправили вон. Сказали только, чтобы сбегал за индийским чаем в секретное отделение, там кому-то из духанов пришла посылка.
Дима осторожно, стараясь не греметь стальными паттернами напольных кабель-каналов, шёл по коридору второго этажа МИКа – монтажно-испытательного корпуса, огромнейшего здания, в котором рождаются ракеты. По обеим сторонам тёмного нескончаемого коридора было множество дверей, здесь располагались отделы и службы, обеспечивающие сборочные работы. Здесь было и помещение засекреченной аппаратной связи, место службы Обоича, а в самом конце коридора – строевая часть и секретное отделение. Шагах в десяти перед Димой шёл какой-то рядовой, незнакомый. Вдруг перед ним внезапно открылась дверь ЗАСа, и возник пьяный Обоич, он спросил, куда идёшь? Рядовой ответил что-то про срочный доклад начальнику отдела планирования. Обоич нехотя опустил занесённую для удара руку и пропустил рядового. Потом настала очередь Димы давать ответы. Дима хотел сказать, что его послали в секретку за чаем, только разволновался и стал заикаться.
Обоич ударил Диму раз шесть или семь. Потом, когда Дима упал, ногами раз десять. И ещё, наверное.
Бывший младший сержант Советской Армии Обоев
приговором военного трибунала получил пять лет дисциплинарного батальона.
Рядовой Советской Армии Дмитрий Горбунов
заключением медицинской комиссии был списан.
Списан в запас.
27 октября 2008 г.
Добавлено спустя 23 минуты 30 секунд:
Перечитал всё снова. Каждое слово - правда. Обоичу дали пять лет. Титов принимал изделие. Ну а в увольнительную мы с Жупаном ходили. Блестяшки в солончаке изгадили. Пропала каноль... _________________ вы все - марионетки
вас дёргают - вы дрыгаетесь
Доктор, а ты разве служил? _________________ креативный дизайн от Ыкономной ослицы - зассатый ковролин, могильная оградка и обои цвета детской неожиданности в спальне
Уважаемый hennessy.
ТУТ, если я не ошибаюсь, Армейский раздел. Я два года отслужил рядовым (правда на мой взвод рядовых и сержантов приходилось 450 офицеров, всё больше кандидатов наук, доцентов и простых инженеров, ракеты в космос запускающих). И именно из МОИХ армейских наблюдений родился вышеприведённый рассказ.
Но ты-то что ТУТ забыл. Тебе есть, что про Армию сказать? Или тупо посты набиваешь?
Добавлено спустя 2 минуты 30 секунд:
Добавлю - всяк, в Армии служивший, не напишет слово ВОДКА через "Т". _________________ вы все - марионетки
вас дёргают - вы дрыгаетесь
Поиск 
Пользователи 
Правила форума
Регистрация
Профиль 
Личные сообщения 
Вход
