Разные литературные произведения (детям вход воспрещен)

[Б@рышня]

Пока нет на примете чего-то такого, чтобы в тему, просто апну.

А может, у вас есть чё?

Добавлено спустя 1 час 6 минут 21 секунду:

нашла вот) многобуков, да и пофиг))

Семен Борисович был постоянен, как число пи, константа Планка, масса протона и мнимая единица вместе взятые. Он родился и прожил всю жизнь в одной и той же квартире, хотя улица, на которой стоял дом с его квартирой, успела сменить название минимум раза четыре. Он женился всего один раз и был верен своей Симе все сорок семь лет совместной жизни. Ровно столько же, сколько он преподавал физику и астрономию в средней школе N 369 на улице Гастелло.

Каждое утро он вставал без четверти семь, выгуливал собачонку, которую каждый раз звали Брошка, потом съедал яичницу, выпивал стакан мечниковской простокваши и шел на работу. Костюма у него было целых четыре: два зимних и два – на жаркую погоду, но и менял он их в неуклонной очередности. Раз в месяц они ходили с Симой в театр, раз – в музей на выставку, кинофильмы всегда смотрели по телевизору, по субботам отправлялись за покупками на Преображенский рынок, а после обеда гуляли в Сокольниках. На Новый год они с Симой наряжали синтетическую елку, дарили друг другу чулочно-носочные изделия, готовили оливье с колбасой, холодец и курицу с черносливом. На восьмое марта Сима получала тапочки и веточку мимозы. Казалось уже, что ни война, ни стихия, ни какие-то другие катаклизмы не смогут сбить Семена Борисыча с ритма и заставить свернуть с дороги. У него, словно с намеком, и фамилия была Стабильнер.

Семен Борисович, как все школьные педагоги, должен был регулярно проходить диспансеризацию, которая, как правило, никого ни здоровее, ни осведомленнее в своем состоянии не делала, а времени отнимала тьму. Но Семен Борисыч безропотно поперся в поликлинику и в тоске пристроился в конец длинной очереди, проклиная себя за то, что не прихватил с собой книжку или хотя бы газету. Минут через десять в кабинет потянулся сидевший неподалеку мужчина, а на опустевшем стуле осталась лежать какая-то книжица. «Полистаю хотя бы, пока он не вышел», – решил Стабильнер и взял ее в руки.

Это был любовный дамский роман. Семен Борисыч и в молодости-то не увлекался такой литературой, а уж в последние лет сорок точно ничего похожего не открывал. Слегка брезгливо он заглянул в текст. Тот был еще хуже его ожиданий! Пошлые, ходульные фразы, корявые обороты, уродливый слог...А похабель-то какая! Семен Борисыч покраснел так, словно читал свою тайную биографию. И ведь не стыдятся описывать такое! И придумывают, словно так в жизни может быть! Можно подумать, люди такое и впрямь вытворяют! Стабильнер даже оглянулся, не читает ли кто-нибудь у него через плечо и не думает ли, не дай Бог, что это он сам такое чтиво выбрал!

Но одновременно в голову полезли и совершенно другие мысли...Как давно у них с Симой уже ничего не было, как стеснялись они оба этого момента, как не осталось даже в памяти друг друга жара тех объятий, счастливой бесстыдности молодых тел, нереализованных и реализованных фантазий, высоты наслаждения, пришедшей с опытом...Почему-то внутренний взор заслонили застиранные голубоватые кальсоны на спинке кровати и огромный плотный розовый Симин лифчик на пуговицах, больше похожий на бронежилет. Как назло проходившая мимо молоденькая медсестра задела Семена Борисовича голой коленкой, хихикнула и он понял, что диспансеризация на сегодня закончилась.

Стабильнер побежал домой, по дороге скупив в двух попутных киосках стопку эротических журналов, еще пяток романчиков, два каких-то полумедицинских пособия и штук шесть дисков, вручая которые, здоровый парень-продавец подмигнул Семену Борисычу и, осклабившись, шепнул: «Ну чо, папаша, считай бессонницу проскочишь, не скучая!». Дома его ждала Сима, не рассчитывавшая, что он придет так рано. Она начала охать и торопиться с обедом, но ему было не до того.

Семен Борисыч со всей учительской усидчивостью и обстоятельностью погрузился в новый (или подзабытый и плохо изученный) предмет. Когда Сима пришла звать его к столу, он сидел с апоплексическим свекольным румянцем, в испарине, обложившись литературой, из телевизора прямо в сторону остолбеневшей Симы торчала огромная голая негритянская задница, а стоны и вскрики смутно напомнили ей ночные звуки общежития камвольного комбината, где она жила, не поступив первый год в институт. На вопрос Симы, можно ли уже наливать ему рассольник, Семен Борисович не ответил, почему-то подошел к Симе близко-близко, так что явственно почувствовал запах капель Вотчала, провел мелко дрожащей рукой по ее бронированной груди и вдруг выкрикнул фальцетом: «Я прошу тебя впредь надевать фартук на голое тело!» Сима шарахнулась в сторону, но по дороге в кухню решила, что точно надо сходить к ухо-горло-носу – черт знает что мерещится от глухоты!

Семен Борисыч изучал свои трофеи до утра. К семи часам давление у него было 220 на 130, пульс 105. Сима вызвала скорую и он получил больничный с обязательным постельным режимом. Когда скорая уехала, немного снизив предынсультные показатели, Стабильнер предпринял две бездарные попытки овладеть Симой, которые она трактовала, как его головокружение и попытку на нее опереться, а также невнятно выраженную просьбу прилечь рядом, чтоб в прямом смысле держать руку на пульсе. Держать руку там, где на самом деле хотел Сёма, ей даже не пришло в голову. Больше того, она боялась Сёму потревожить, поэтому легла отдельно, на диван в большой комнате, чем спасла себя от очередных потрясений, а его – от паралича.

Отлежав двое суток в постели и стабилизировав давление, Семен Борисыч понял, что Сима была ему верным другом и опорой, но лишила его многообразных мужских радостей, очень на нее обиделся, задумался было о возможности начать новую жизнь, признался сам себе с горечью, что слегка поздновато, и понесся в ближайший читальный зал. Там, за самым дальним и укромным столом он продолжил самообразование, в тоске осознавая, что большинство достижений мировой цивилизации прошли мимо, не задев. Он даже несколько раз принимался беззвучно плакать и пожилая библиотекарша умиленно думала, что это над стихами Асадова, которые он схватил для отвода глаз.

Потом обрушившаяся на Семена Борисовича информация как-то улеглась в его сознании, он почти смирился со своей безнадежной долей и вот почему. Вся изученная им литература и видеоматериалы свидетельствовали, что сказочный мир телесного наслаждения доступен только эксклюзивным особям: стройным, тонконогим, женщинам от 16 до сорока трех, с высокой грудью, крутой задницей, чувственным ртом и узкими щиколотками, а также поджарым стройным сильным во всех аспектах мужчинам с гладкой безволосой кожей, волевым подбородком, мускулистыми руками и ногами, белозубым жестким ртом, орлиным носом и сказочными мужскими достоинствами.

Пока Сима ходила в молочный, Семен Борисыч подробно исследовал себя в большом шифоньерном зеркале. Вывод был неутешительный. Сколиоз, плоскостопие, из большого – только размер ноги, задница висит пустым мешочком, мускулов нет, на груди клоками седая шерсть, нос опущен вниз перезрелой сливой. Про остальное и говорить стыдно. Симу так детально осмотреть не удалось, но даже то, что было в зоне доступа, не обнадеживало, да и воспоминания юности отличались от канонических стандартов. Как ни странно, это Стабильнера слегка успокоило. В детстве он, например, начитавшись Хижины Дяди Тома, мечтал быть беглым негром, но не почернел же от этого и на хлопковые плантации не попал. Вот и эта история, похоже, для другой категории. Надо только в реальной жизни найти кого-то из знающих людей, чтоб подтвердили его выводы.

До конца больничного Семен Борисович продолжил сидеть в библиотеке, но теперь уже с целью сбора материалов об авторах эротической литературы. И к его великому счастью обнаружил, что буквально в ближайшую пятницу в клубе электролампового завода на Семеновской будет встреча с писателем, автором двух десятков нашумевших любовных романов Эвальдом Садомским. Кроме Стабильнера на творческую встречу пришли какие-то невнятные тетки трудной судьбы, два прыщавых подростка возраста учеников Семена Борисовича, почему-то взвод солдат и дама со следами былой красоты и букетиком не очень свежих цветов.

Эвальд Садомский, чьи романы были всегда написаны от первого лица, отчего Семену Борисовичу особенно хотелось его поближе рассмотреть как эталон мужского совершенства, оказался невысоким, курносым, рыхловатым лысым дядькой с глумливым лицом и туфлями на очень толстой подметке. Он говорил недолго и не очень внятно, тем более, что у него были неудачные зубные протезы, издававшие самостоятельные звуки и искажавшие его речь. Солдатики спали, тетки шушукались, дама вручила автору букетик, а Семен Борисыч понял, что все это высосано из пальца, чистое вранье, такого, как он и думал всю жизнь, не бывает и быть не может, и вернулся домой в состоянии абсолютного покоя! Сима как чувствовала, спекла его любимую медовую коврижку, Семен Борисыч ущипнул ее за раскрасневшуюся от духовки щечку и сам позавидовал своему счастью.

Автор: Татьяна Хохрина

[Kseona]

По моему глубокому убеждению, литературного произведения лучше "Властелина Колец" Джона Роналда Руэла Толкиена нет и быть не может!

[Дедушка Ленин]

БАЛЛАДА О КУРЬЕРЕ

Случилось всё это в двадцатом
Далёком и жутком году
Заполнил анкету Серёга
Устроился в Яндекс.Еду.

Приметная жёлтая куртка
И жёлтый квадратный рюкзак
Да старенький дедушкин ножик
Отбиться от стаи собак.

Его не пугало ненастье
И вязкая грязь вдоль дорог
Простое, суровое счастье —
Доставить ребятам пирог.

Как будто умолкла столица —
С КОВИДом в разгаре борьба
Он снова вставал на работу
Такая у парня судьба.

Однажды, совсем уж стемнело,
Уже собирался вздремнуть
Послышался зуммер смартфона
А значит — на базу и в путь.

Приметная жёлтая куртка
Да жёлтый квадратный рюкзак.
«Серёга, ты нужен за МКАДом!»
А значит — без парня никак.

Не спится дизайнеру Ольге
Она прокляла карантин
Она вспоминала Палермо,
Милан и поездку в Берлин.

Светили огни новостроек
За ними — лишь контуры лиц
Хотелось заплакать и в койку,
Вина и большую из пицц.

Серёга почти что добрался
Вот место — ори–не ори
Но стая двуногих шакалов
Закрыла дорогу к двери.

О, Яндекс.Еда подвалила!
Чего там, в авоське твоей?
Давай заодно и мобилу
Быстрее, курьерчик, быстрей!

Приметная жёлтая куртка
И жёлтый квадратный рюкзак
В нём пицца лежит с ананасом
Дизайнеру Ольге — вот так.

Серёга прикинул — их трое
Нет шансов остаться в живых
И лезвие финки сверкнуло
Ей дед убирал часовых.

Бутылка с вином опустела
Терпенье рассыпалось в прах
Да где этот жёлтый бездельник?
С коробкою пиццы в руках?

Тут тренькнул звонок телефона
Откройте — в подъезде заказ
Там пицца лежит с ананасом
И трое в штанах «адидас».

А он уходил по дороге
С пустым рюкзаком за спиной
Весь словно бы в кетчупе парень
Помятый неравной борьбой.

@copywright

[Б@рышня]

Хм..
тот случай, когда и не знаешь ,то ли плакать, то ли... горько плакать

[Б@рышня]

Для резиновой калоши
Настоящая беда,
Если день – сухой, хороший,
Если высохла вода.
Ей всего на свете хуже
В чистой комнате стоять:
То ли дело шлепать в луже,
Через улицу шагать!
О. Мандельштам

[gravitapki]

САМОИЗОЛИРОВАЛСЯ СО ВКУСОМ И ДАЖЕ С ИЗВЕСТНОЙ БОРЗОСТЬЮ.

ЗАКРОМА ЛОМЯТСЯ ОТ ЯВСТВ - ТУТ И ГРЕЧИХА, И МАННАЯ КРУПА, И КОНСЕРВЫ "РУССКИЙ СЕВЕР ПАЛТУС". ХЛЕБ ЧЕРНЫЙ В НАЛИЧИИ, КАК ПОДСОХНЕТ - ЗАСУХАРИМ. БАНАНЫ ЗЕЛЕНЫЕ ХРУСТКИЕ ДОЗРЕВАЮТ НА БАЛКОНЕ. СЫРЫ, ВЕТЧИНЫ, МЮСЛИ, КУРАБЬЁ, ПЕРВОКЛАССНОЕ МОРОЖЕНОЕ. И ДАЖЕ ОХУЕВШЕЕ ПОМЕЛО ЛЕЖИТ В ВАЗОЧКЕ. ФЕНОЗЕПАМ, ЦИТРАМОН, РЫБИЙ ЖИР ОМЕГА 3, ВИТАМИН Д - ВСЁ ЗАКУПЛЕНО ВПРОК.

КЛАН СОПРАНО ЗАРЯЖЕН С ПЕРВОГО СЕЗОНА, ВЕДЬМАК 3 ИГРАЕТСЯ ВОВСЮ, ГТА 5 НА ПОДХОДЕ. КНИГИ ЧИТАЮТСЯ СОВЕРШЕННО ШЕДЕВРАЛЬНЫЕ. НАЧАЛ ПИТОН УЧИТЬ ЧИСТО ДЛЯ СЕБЯ, ЧТОБЫ МОЗГИ ПРОДУТЬ. ДНЕМ ХОЖУ ПО ПУСТЫРЯМ, ЗАКУТАННЫЙ В ОЧКИ ЧТО ТВОЙ НИЛ АМРСТРОНГ, ВЫМАЗАН АКСОЛИНКОЙ КАК РОСКОШНАЯ БЛЯДЬ МАСЛОМ - РОССИЯН ФОТОГРАФИРУЮ НА СУПЕРЗУМ ИЗДАЛЕКА, ВЕЧЕРОМ В ЛАЙТРУМЕ ОБРАБАТЫВАЮ, ТЕНИ В НОСОГУБЬЕ ТОНИРУЮ. ИЩУ СВОЙ ЛУЧШИЙ КАДР.

В КВАРТЕРЕ ТЕПЛО, СУХО, МУХИ НЕ КУСАЮТ, МУРАВЬИ ВЫТРАВЛЕНЫ ДАВНО, НА ОКОШКЕ РАСТЕТ СЕЛЬДЕРЕЙ ДЛЯ УТРЕННЕЙ ЯИЧНИЦЫ.

Я - ТИПИЧНАЯ КОМНАТНАЯ УМНИЦА.

СЕЙЧАС ПОТЕПЛЕЕТ, СОБЕРУ МАНАТКИ И СЪЕДУ НА ДАЧУ. ТАМ И ЛИСАПЕД И ПОЛЯ БЕСКРАЙНИЕ, И ШАШЛЫЧКА ПОЖАРИТЬ ХОРОШО.
ЖУКИ-ПАУКИ ПРОСНУТСЯ - УСТРОЮ ИМ НЮ-ФОТОСЕССИЮ НА МАКРО.
ДО ВОЛГИ С УТРА ДОЛЕТЕЛ, В ВОДУ - ПРЫСЬ! - КИЛОМЕТР БРАССОМ ПРОШЕЛ, ВАФЕЛЬНЫМ ПОЛОТЕНЦЕМ ОБТЕРСЯ - ВСЁ: БОЕЦ, РУСИЧ.

У МЕНЯ ФИЛОСОФИЯ ПРОСТАЯ: ТЫ ВЕРТИСЬ, НЕ ДАВАЙ СЕБЯ УБИТЬ, ВСЯКАЯ ЗВЕРУШКА ТЕМ ЖИВЕТ - ОТ СУСЛИКА ДО ГИППОПОТАМА. ВИРУС ХОЧЕТ ТЕБЯ ЗАГРЫЗТЬ, А ТЫ ЮЛИ, БРЫКАЙСЯ, НЕ ДАВАЙСЯ НА ЗУБОК!

У НАС ТЕРРИТОРИИ МНОГО, НАМ НАДО ДРУГ ОТ ДРУГА НА МЕТР ОТОЙТИ - ВСЕМ ХВАТИТ!
У НАС ВОДЫ МНОГО - МОЖНО КАЖДЫЕ 10 МИНУТ РУКИ МЫТЬ.

РАДУЙСЯ, ЧТО НИ В РИШИКЕШЕ КАКОМ-НИБУДЬ ЖИВЕМ.
СЛАВА ВСЕМ НАМ. КАКОЙ-НИБУДЬ СЛЮНТЯЙ ОТ НАПЛЫВА ЧУВСТВ МОГ БЫ И ЗИГАНУТЬ, НО Я ЛИШЬ ПРИВЕТЛИВО ПОМАШУ ВАМ ЛАДОШЬЮ.

(с)

[Дедушка Ленин]

Вдоль маленьких домиков белых
акация душно цветёт.
Хорошая девочка Лида
на улице Южной живёт.

Её золотые косицы
затянуты, будто жгуты.
По платью, по синему ситцу,
как в поле, мелькают цветы.

И вовсе, представьте, неплохо,
что рыжий пройдоха апрель
бесшумной пыльцою веснушек
засыпал ей утром постель.

Не зря с одобреньем весёлым
соседи глядят из окна,
когда на занятия в школу
с портфелем проходит она.

В оконном стекле отражаясь,
по миру идёт не спеша
хорошая девочка Лида.
Да чем же она хороша?

Спросите об этом мальчишку,
что в доме напротив живёт.
Он с именем этим ложится
и с именем этим встаёт.

Недаром на каменных плитах,
где милый ботинок ступал,
«Хорошая девочка Лида», -
в отчаянье он написал.

Не может людей не растрогать
мальчишки упрямого пыл.
Так Пушкин влюблялся, должно быть,
так Гейне, наверно, любил.

Он вырастет, станет известным,
покинет пенаты свои.
Окажется улица тесной
для этой огромной любви.

Преграды влюблённому нету:
смущенье и робость - враньё!
На всех перекрёстках планеты
напишет он имя её.

На полюсе Южном - огнями,
пшеницей - в кубанских степях,
на русских полянах - цветами
и пеной морской - на морях.

Он в небо залезет ночное,
все пальцы себе обожжёт,
но вскоре над тихой Землёю
созвездие Лиды взойдёт.

Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова.
(с)

[Б@рышня]

Сказать, какой именно запах у черемухи, невозможно, не с чем сравнить и не скажешь. В первый раз, когда весной я ее понюхаю, мне вспоминается детство, мои родные, и я думаю о них...
В запахе одной только черемухи соединяешься со всем прошлым.

Михаил Пришвин

[Амина@]

Я люблю детективы, только на чтение времени нет, слушаю их в аудио формате https://knigiaudio.org/genre-12-detektivy-trillery . Озвучка очень хорошая, рассказчик так интересно и увлекательно преподносит произведение, слушать одно удовольствие)

[Б@рышня]

Бывают
Такие
Периоды,
Когда к словопреньям не тянет
И кажется, в рот набери воды,
А глубже молчанье не станет,
Когда накричался до хрипа ты,
И, сделав все резкие выпады,
Ты медленно делаешь выводы.
Бывают
Такие
Периоды.
Леонид Мартынов

[Бойфренд Хуаниты]

Я буду долго гнать велосипед,
Я не такой сегодня как вчера,
Лежит в кармане пачка сигарет,
Как упоительны здесь вечера.

Ещё идут старинные часы,
О нашей встрече позабыла ты,
Нарву цветов с нейтральной полосы,
Переверну календаря листы.

Там впереди есть город золотой,
Но отчего берёзы так шумят.
Нажми на тормоз. Погоди. Постой.
На этом свете было всё не зря.

Один раз в год всегда сады цветут,
А за основу взята тишина,
И пусть часы на главной башне бьют.
Спокойно спи родимая страна.

Ведь, у природы нет плохих погод,
Пойдём по полю только мы с конём.
Лошадки-тучки мчатся в небосвод,
Мы вместе хором песенку споём.

Про то, как классно гнать свой лисапед,
Про то, как зайцы косят трын-траву,
Про то, что надо нам в оконце свет,
Про солнца луч, тумана синеву.

Пысы:
Я буду долго гнать велосипед,
В глухих лугах его остановлю.
Нарву букет и подарю… себе.
До слёз люблю такую коноплю.

©

[Б@рышня]

Когда тебе три - и ты
по новой бежишь квартире:
высокие потолки,
полы - километры, мили!

Неправдоподобный свет
из окон, на сон похожий.
Ещё ничего здесь нет,
здесь только пространство. Позже

всё сузится, завизжит,
загородится тюками.
А в три - так прекрасна жизнь
с высокими потолками.
(с)

[Бойфренд Хуаниты]

– Вовчик, а расскажи про сандалики. Мне так эта история нравится! – Валя хозяйским взглядом оглядела стол – всего ли вдоволь в тарелках.
Шумное семейное застолье вступило в разговорную стадию. Подопустели салатницы, подутих звон фужеров, подобрели, подрасплылись в довольных полуулыбках лица гостей.
Вовчик, а точнее, Владимир, старший сын, не заставил долго уговаривать. Подался на стуле вперёд, пригладил лысину и начал рассказ:
– Тогда к нам бабушка, папина мама, – он кивнул в сторону юбиляра, – приехала. Жила у нас. И меня в первый раз в садик повела. Привела и оставила. Говорит, вот тебе сандалики, в которых в группе надо ходить. А эти, уличные, снимай и в кабинку ложи.
Ну, я уличные сандалики снял, но в кабинку не положил. Вдруг сопрут! Взял с собой, в уголок сел, сандалики рядом поставил. Дети играют, бегают, орут, а я сижу – сандалики караулю.
Потом воспитательница говорит – всё, дети, одеваемся, выходим на прогулку. Я, значит, сандалики эти снял, уличные одел. А те с собой взял. Неудобно с сандаликами играть. Сижу на лавочке, стерегу. Всем весело, а мне скучно. Надоело, встал тихонько, через забор перелез и домой пошёл. Дома говорю бабушке – бабушка, не выдавай меня! Я из садика сбежал. И сандалики к груди прижимаю.
Но бабушка рассердилась, наругала меня и обратно в садик отвела. С сандаликами. А там, кажется, никто и не заметил, что я уходил.
– Сандалики! Как мило! Ой, не могу! – Валентина чмокнула мужа. – Вовчик в сандаликах! Обнять и плакать.
– А, тогда проще было. Про маньяков в газетах не писали. – младший сын Витька огладил бороду. – Помню, я сам в садик ходил. Через две дороги. Воспитательница увидела, спрашивает – а кто тебя привёл? Я говорю – никто, сам пришёл. Она глаза выпучила – как сам?! Через две! дороги?!
– Да-да, зато сейчас мамаши с детьми носятся, как курица с яйцом. – внучка Вика потянулась за нарезкой. – К нам тётка устраиваться приходит, спрашивает, какой график работы. А то ей же, мол, сына из школы забирать. А сколько лет сыну – спрашиваю. Оказывается, пятнадцать. Пятнадцать! Да его женить уже пора, а не за ручку из школы водить.
– Ну да, мы шамоштоятельнее были. – Витька прожевал и заговорил более внятно. – Помню, лет десять мне было, поехали мы к одному пацану на дачу. На великах. Втроём на двух великах. Этот пацан говорит, Игорь его звали, километров двадцать всего. Вот и поехали. Сначала-то ничего было, а потом подъём начался. Мы по очереди третьего пацана на рамках везли, но в конце концов силёнки кончились, пришлось пешком идти. Ещё и дождь пошёл. Короче, не помню, как мы добрались, но помню, что Игорев отец вечером нас всех троих в люльке мотоцикла обратно привёз. Запихал в люльку, закрыл наглухо пологом и повёз. А велики потом, через неделю только вернул.
– Тогда нельзя было не быть самостоятельными. – добавила Валентина. – Я вообще в деревне жила, так всё умела делать. Мне лет семь, а я уже на охоту сама ходила. С тозовкой. Потому что знала, что нужно две белки добыть, шкурки ободрать, высушить и сдать, а на эти деньги купить муки, сахару, крупы. Могла печь растопить, похлёбку сварить, корову подоить, масло взбить.
Волосы у Вали сползли на лоб, но никто не заметил.
– Не скажи! – в диалог вступила Марина, Витькина третья жена. – Вот у меня у знакомых сыну девять лет. Отец приехал его из компьютерного клуба забирать, а тот не доиграл ещё. Папаша взбесился, говорит, или ты через две минуты выходишь, или я без тебя уезжаю. И уехал. В общем, парень наигрался, выходит, нет никого. Телефон у него сел. Пошёл на автобус, доехал до дома. Там нет никого. Они потому что должны были на дачу ехать к родственникам. А денег у него больше не было. И дома не нашёл. В общем, пошёл пешком к бабушке через весь город. Пришёл, а её нету дома. А уже поздно, темно. И он пошёл на дачу к родственникам. Это пятнадцать километров. Тут мать вернулась с работы, сына нет. Звонит отцу. Тот удивляется – как не пришёл? Звонят бабушке. Та не знает. Звонят родственникам. Те спят уже, не отвечают. Побежали в полицию. А в полиции сейчас заявления о пропаже детей сразу принимают. Начали искать. В общем, полночи искали, мать уже все слёзы выплакала, отца убить готова, а тот и сам понимает, что накосячил. Приехали на дачу к родственникам, разбудили. Те говорят, не видели. Потом говорят, а вы в баню загляните. Пришёл, наверное, поздно, будить постеснялся, вот и лёг спать в баню. Заглядывают – точно! Дрыхнет. А вы говорите…
Глаза у Марины были разными – один зелёный, другой чёрный. И смотрели как будто в разные стороны, но это никого не смущало.
– А чего это мы закисли? – встрепенулся Виктор и потянулся длинной рукой за бутылкой. – А ну-ка, Машка, – повернулся к дочери, – давай, скажи что-нибудь деду!
– Дорогой дедушка! – одиннадцатилетняя Маша отложила книжку и как будто подняла бокал. – Желаю тебе прожить ещё много-много лет, но только в здравом уме!
Она старалась говорить тоненько, но голос сипловато дребезжал.
– Вот так сказала! – улыбнулся её отец, и все улыбнулись. – Святая простота!
Юбиляр тоже улыбался нарисованной улыбкой, при этом мирно спал в своём кресле, казалось, глаза его не просто закрыты, а их и вовсе нет. Все, кроме него, беззвучно чокнулись.
– Да, в детстве часто сначала делаешь, потом думаешь… – раздумчиво протянул Владимир. – Помню, зимой в спортивном лагере на дискотеку с лыжными палками пришёл. Думал, классно. А меня потом за дурачка считали.
– Ага, а мне нравилась девочка из параллельного класса, – пуговки глаз Виктора нацелились на жареную курицу, – я знал только, что у ней фамилия Ерёмина. На школьной дискотеке всё хотел к ней подкатить, но не знал как. И тут заиграла песня Статус Кво «Ты в армии». Знаете же. А мне всё казалось, что в припеве явно поётся «Ерёмина». Прикольно же! Чем не повод? Я подгадал под припев, подошёл к ней, страшно кривляясь и как-то коряво пританцовывая, и громко проорал в самое ухо: «Ерёмина»…
– И что дальше? – полюбопытствовала Валя. – А что, хлеба нет больше?
– А ничего! Короче, она Ермолаева оказалась. А была бы Ерёминой, глядишь, мою фамилию бы взяла. Вот поневоле задумаешься после этого, что бы изменилось, если бы сделал так, а не иначе. Например, если бы мы собрались сегодня в кафе, как и планировали, а не у Вовки с Валей. А что, хлеба нет больше? Машка! Дуй в магазин за хлебом!
– Ну пап…
– И не нупапкай! Не дедушку же будить. Мы для чего тебя рожали в муках? Одела сандалики – и чтобы одна нога здесь, другая там!
– Сам одевай свои сандалики! В кроссовках пойду… А сандалии эти дурацкие выброшу по дороге!

* * *

– Внимание, аудитория! – трёхмерное изображение профессора появилось в палате, но пожилая женщина с измождённым лицом как будто не обратила на него внимания. – Перед вами уникальный случай психического расстройства, названный мной «циклической мнемофазой». Пятьдесят лет назад пациентка перенесла сильнейший шок из-за того, что все её близкие погибли в результате теракта, когда был взорван целый подъезд жилого дома. Саму её спасло только то, что она отлучилась в магазин.
Студенты в очках виртуальной реальности с интересом рассматривали убогую комнатушку, всё убранство которой состояло из кровати, тумбочки и табуретки, на которой за склеенным из картона столом на бумажных стульях восседала компания странного вида убогих самодельных кукол, кое-как сшитых из разноцветных лоскутков явно не очень умелой рукой. У некоторых кукол были пуговичные глаза, не всегда одинаковые, а кто-то и вовсе обходился без них. Все фигурки имели чрезвычайно затасканный вид – швы забахромились, бока засалились, руки и ноги вот-вот готовы были оторваться, а нитяные волосы повылезли и кое-как держались на уродливо набитых ватой головах.
– В результате психологической травмы, – продолжил профессор, – в памяти пациентки во всех подробностях осталась лишь единственная сцена семейного торжества, непосредственно предшествующая трагедии. Никто не помнит, когда и как пациентка смастерила этих кукол, каждая из которых олицетворяет погибшего родственника. Но с тех пор каждый день по несколько раз она разыгрывает в лицах один и тот же сценарий – в точности повторяет все реплики и действия участников того праздника. Для неё в мире не существует ничего, кроме этого стола, этих кукол и этого часа, когда все родственники были живы и счастливы, собравшись вместе за трапезой. Она снова и снова проживает тот небольшой промежуток времени. Предположительно, пациентка подсознательно надеется на то, что итог встречи будет другим.
– Ужасно! – охнула какая-то студентка. – Неужели нельзя её вылечить?
– К сожалению, все наши попытки оказались безрезультатными. Но вы – наша молодая смена – дерзайте! Может быть, у вас это получится.
– А что у неё в руках? – кто-то обратил внимание, что женщина прижимает к груди нечто бесформенное, похожее на клубок растрепавшихся ремешков.
– Это её сандалии. Когда она поступила в больницу, не отвечала на вопросы, не реагировала на внешние раздражители, только крепко держала эти сандалии. С тех пор она их не выпускает из рук.

* * *

– А чего это у нас водка стынет? – папа опёрся короткой рукой о стол и потянулся к бутылке.
– Вовчик, а расскажи про сандалики! – Машка придвинула тётю Валю к дяде Вове, встряхнула всколоченными седыми волосами и счастливо улыбнулась.

(с) Водопад

П.С. Стащил с ЯПлакалъ

[Бойфренд Хуаниты]

Не очнувшись ото сна, будто с бодуна,
В шубу кутаясь и морщась от холода,
Шла на станцию одна Марь Ивановна
По окраине безмолвного города.
Резанул лай по ушам оглушительно.
Не желаешь трупом стать – так сворачивай!
Сон прошел у Марь Иванны стремительно:
На пути гуляет свадьба собачая!

Дог немецкий всех вперёд с сукой клещится;
Изогнул дугою круп, весь в вибрации.
Остальная свора ждет, хоть и бесится,
Соблюдает, видно, субординацию.
В целом к своре у людей чувства страха нет –
Просто всем надоедят тявканьем своим.
Ритуал у кобелей: один трахает,
Остальные голосят, в смысле «Горько!» им.

Коль свернешь, так опоздаешь на первую
Электричку, как пить дать! С собой справилась.
Только сука, (вот беда!) стала нервною:
Марь Ивановна, видать, не понравилась.
Визг пронзительный – и пара расклещена.
В своре сразу суета и истошный вой.
Сучка бросилась к стопам бедной женщины,
Стала полы рвать, а та – пни ее ногой!

Понапрасну сук не зли – что тут странного?
И вообще ходить нельзя в одиночестве!
Моментально кобели Марь Ивановну
Повалили, не спрося имя-отчество.
Полетели клочья шубы цигейковой,
В шею, в грудь, в лицо, в живот впились челюсти.
Не пришел никто на шум, ни один герой.
Измельчал совсем народ – нету смелости!

Распустили вшивых сук люди-сволочи!
Власть лояльна, не строга – ну не вру же я!
Человек собаке друг, но без помощи
Огнестрельного погано оружия.
Разбежались псы, остыв; для них – главное
Покрывать свою дворовую дальше ****ь.
И остатки тела бывшей Марь Вановны
Предоставили воронам доклевывать.

(с) Николай Кровавый

[vol4oktmb]

Джон Антони

Гипноглиф

Джарис держал предмет на ладони, поглаживая большим пальцем небольшую ложбинку на полированной грани.

— Вот, — произнес он, — жемчужина моей коллекции. Для нее нет классического определения, поэтому я назвал ее гипноглифом.

— Гипноглифом? — удивился Маддик, кладя на место превосходно обработанный опал с Венеры размером с гусиное яйцо. Джарис с улыбкой взглянул на молодого человека.

— Да, гипноглифом. Взгляните сами.

Маддик взял предмет в руку и осторожно большим пальцем провел по ложбинке.

— И это ваша жемчужина? — еще больше удивился он. — Да это же кусок дерева.

— Человека тоже можно было бы назвать куском мяса, если бы он не обладал необычными свойствами, — возразил Джарис.

Маддик, гладя ложбинку, обвел взглядом несметные богатства и восхищенно прошептал:

— Разумеется, разумеется… Тут столько всего… В жизни не видел ничего подобного!

Джарис, уловив нотки жадности в голосе молодого человека, мягко проговорил:

— Ну, вам еще жить да жить. Может и наберетесь ума-разума.

Маддик на мгновение покраснел, потом пожал плечами.

— Для чего он предназначается? — спросил он, держа предмет перед собой и наблюдая за тем, как пальцы начинают поглаживать дерево.

— Как раз для того, чем вы сейчас занимаетесь. От этой вещи невозможно оторваться. Берешь в руки, и большой палец сам начинает гладить вот эту ложбинку. Просто невозможно оторваться.

— Забавная безделушка, — согласился Маддик. — Но почему такое претенциозное название?

— Претенциозное? — Скорее познавательное. Вещица, в самом деле, гипнотизирует, — он улыбнулся, наблюдая, как пальцы Маддика играют с нею. Взять хотя бы Гейнздела, который забавлялся с подобными игрушками в конце двадцатого века. Он даже основал Такую школу ваяния — «Тропизм».

Маддик опять пожал плечами, увлеченный предметом, и ответил:

— В то время каждый встречный и поперечный основывал школу… все равно чего. Боюсь, я не слышал о такой.

— Он выдвинул любопытную теорию, — продолжал Джарис, — беря в руки космический кристалл с планеты Арктур и любуясь его игрой, — утверждая, как мне кажется, не без оснований, что поверхность любого организма соответствующим образом реагирует на прикосновение. Так, кошка любит, когда ее гладят. Цветок гелиотропа поворачивается к свету…

— …а язык любит, когда за него тянут, — съязвил Маддик. — В общем и целом, я понял, что представляет из себя тропизм. Ну и что из этого следует?

— Любопытна не сама теория, а ее приложение, — ответил Джарис, пропуская мимо ушей плоскую шутку. — Гейнздел пошел дальше других в понимании тропизма. По крайней мере, на Земле. Он доказал, что поверхность тела, любого тела, определенным образом реагирует на конфигурацию и фактуру предметов, и стал экспериментировать с малыми формами, которые, как он выразился, «призваны осчастливить многих». Таким образом, он вырезал формы для массирования шеи, лба… других частей тела. По его словам, они помогали избавиться даже от головной боли.

— Так это всего лишь древнее китайское средство, — заметил Маддик. — На прошлой неделе я как раз приобрел талисман восьмого века от ревматизма. Настоящий антиквариат.

— Гейнздел знал не только восточную глиптику, а проще говоря, — резьбу, согласился Джарис. — Он попытался представить ее в виде ряда принципов. Он взялся за возрождение нэцкэ — полированных статуэток, которые самураи носили на поясе. Потом перешел к разным формам человека. Даже пытался изготовить воздействующие на психику ювелирные украшения и придумал браслет, который невозможно было не носить на руке, а затем перешел на конструирование кресел, невообразимо приятных для сидения.

— Целое искусство… — отозвался Маддик, не переставая крутить в руке предмет и водить по ложбинке пальцем. — И он не стал возвращаться назад? Он улыбнулся, надеясь, что собеседник оценит его шутку, но тот никак не отреагировал.

— Это был настоящий мужчина, — серьезно произнес Джарис. — Пожалуй, именно кресла натолкнули его на хитроумные приспособления, повышающие потенцию. Правда, под давлением какой-то лиги он прекратил свои опыты, но, видите ли, у него появился младший ребенок, когда ему было уже 84 года.

— По крайней мере, практическое применение, — усмехнулся Маддик.

Джарис посмотрел на его ладонь, неотрывно гладящую гипноглиф. Казалось, что пальцы двигаются сами по себе.

— Далее, — продолжал он свой рассказ, не замечая ухмыляющегося взгляда Маддика, — настал черед спальных блоков — деревянных валиков, чем-то похожих на те, что японцы кладут под голову. По его утверждению они навевают приятные сны. Но больше всего он занимался предметами для рук, подобно тому, как японские резчики в конце концов остановились на нэцкэ. Это и понятно, ведь рука не только простой орган осязания, данный нам природой. Она еще передает множество самых приятных ощущений через фактуру и массу предметов.

Джарис положил на место космический кристалл и встал, продолжая наблюдать за Маддиком.

— Подобно тому, чем вы сейчас занимаетесь, Гейнздел стремился найти такую форму, перед которой не смогла бы устоять рука человека.

Маддик взглянул еще раз на предмет, лежащий у него на руке. Не останавливаясь ни на секунду и словно уже не подчиняясь мозгу, пальцы все гладили и гладили гипноглиф.

— Должен признаться, что мне приятно, хотя сказано слишком сильно. Вы же не будете утверждать, что удовольствие абсолютно не преодолимо. Не управляй мы нашими страстями и желаниями, сейчас вцепились бы друг другу в горло ради этой штуковины, а?

— Может быть, это потому, что он мне нужен меньше, чем вам, — тихо ответил Джарис.

Маддик медленно оглядел комнату, забитую сокровищами со всех уголков Галактики.

— Скорее, это потому, что вы, черт возьми, можете себе позволить такое, резко ответил он, но, почувствовав свою нетактичность, тут же переменил тему разговора.

— Как вышло, что вы стали коллекционировать только вещи внеземного происхождения?

— По странному совпадению, — ответил Джарис. — Вернее, по одному из странных совпадений. То, что у вас в руке, действительно внеземного происхождения.

Джарис закурил отвратительную манильскую сигару и, выпустив струйку дыма, сказал:

— Пожалуй, лучше всего начать с самого начала.

— Я так и знал, — улыбнулся Маддик. — Вы, коллекционеры, все одинаковы. Я не встречал еще такого, который бы не любил рассказывать байки. Может, этим объясняется страсть к коллекционированию?

— Профессиональное заболевание, — усмехнулся Джарис. — Мы коллекционируем, чтобы рассказывать байки, или рассказываем байки, чтобы коллекционировать? Вдруг вы заслушаетесь, и я приобщу вас к своей коллекции? Но, прошу, садитесь, я с удовольствием расскажу. Знаете, новые слушатели новые возможности.

2.

Он жестом указал на кресло, украшенное искусной резьбой по кости, поставил перед Маддиком коробку с сигарами, нюхательный табак и графин дунайского коньяка, а сам уселся за письменный стол.

— Думаю, — начал он после традиционной паузы, без которой никогда не обходился ни один рассказчик, — эта вещь дорога мне тем, что я привез ее из последнего полета в глубины космоса. Нетрудно заметить, — беспечно добавил он, махнув рукой, — я сделал ошибку, вернувшись домой богатым. Я убил в себе жажду странствий, и вот теперь прикован к Земле собственной жадностью.

Маддик слушал, не переставая поглаживать гладкую ложбинку.

— Мне кажется, быть чудовищно богатым — не самая плохая участь, которую можно вообразить.

Но Джарис его уже не слышал, находясь во власти повествования. — Я искал космические кристаллы в районе звезды Денеб Кайтос и наткнулся на настоящее «золотое дно» — пояс астероидов, прямо-таки заваленный первоклассным материалом. Мы нагрузили наш корабль так, что могли бы купить две Земли, и хотели было лететь обратно, но обнаружили у Денеба Кайтос планетную систему. До нас в этом районе побывали и другие экспедиции, но ни одна не обнаружила эту систему. А мы только думали в том, чтобы набить кристаллами трюмы, и не очень-то глазели по сторонам. Потом, однако, я понял, что пояс астероидов никакой не пояс, а разрушенная на куски планета, вращающаяся вокруг Солнца. Да еще какие куски! На 8 % — чистые алмазы! Мы попали на основной пласт.

Быстро проведя топографическую съемку, мы решили высадиться на ДК-8, чтобы взять образцы пород и собрать данные о формах жизни. На ДК-6 имелись определенные признаки зарождения жизни — и только, тогда как на ДК-8 вероятность обнаружения жизни могла оказаться очень высокой. Настолько высокой, что мы могли бы претендовать на премию Федерации, хотя о какой премии может идти речь, если мы запаслись алмазами. Впрочем, дело не в кристаллах, а в том, что после нашего сообщения туда можно было бы отправить «Колумба». Короче говоря, мы очутились на ДК-8. Предмет, который вы держите, оттуда. Между прочим, он для охоты.

— Охоты? — удивился Маддик. — Своего рода камень для пращи, из которой Давид убил Голиафа?

— Нет. Это силок. Туземцы ими ловят животных.

Продолжая гладить безделушку, Маддик недоуменно уставился на него.

— Не может быть? То есть их оставляют и ждут, пока не облепят термиты, а потом поедают насекомых? Правильно?

— В космосе происходят странные вещи, — несколько жестко произнес Джарис. — Вы еще молоды. У вас все впереди. Взять к примеру эту игрушку. Вы не поверите — она основа целой культуры. Вы просто не сможете поверить.

Маддик улыбнулся, как бы говоря: «Кто поверит в такую ерунду». Вслух же он сказал:

— Рассказ есть рассказ. Выслушаю охотно.

— Да… — задумчиво протянул Джарис, — он кажется невероятным… В некотором роде в нем отразился весь космос: невероятное поджидает на каждом шагу, и ты потом забываешь, что такое норма. Вот тогда и становишься настоящим космонавтом.

На секунду он замолчал, любуясь переливающейся всеми цветами радуги коллекцией.

— Подавайте вернемся к ДК-8. Как только приборы указали, что на этой планете есть разумная жизнь, мы сразу представили себе подобных. Раньше было принято считать, что разум проявляется лишь у приматов и им подобных. Если у существ нет рук, приспособленных для хватания, и надбровных дуг, то разум не будет развиваться. Обезьяне нижние и верхние конечности потребовались для прыжков с ветки на ветку, а глаза — для измерения расстояния между ними; таким образом, она приспособилась к окружающей среде. Постепенно рука стала брать предметы, а глаз разглядывать их вблизи, потом обезьяна начала их хватать и рассматривать. Так у нее возникла мысль. На следующем этапе развития были применены орудия. Копытные не смогли ими воспользоваться в течение миллиарда лет, так как не могли это сделать. Отсюда, тем не менее, вытекает, что могли появиться разумные ящерицы, но не появились. Наверное, у них нервная система оказалась недостаточно развита.

Джарис остановился, чувствуя, что в пылу полемики отвлекся.

— Вот что значит долго не быть дома, — улыбаясь произнес он. — Именно такие дискуссии разгораются в космосе, — его голос вновь смягчился. — Да… так я говорил о том, что мы ожидали встретить себе подобных, раз появились такие данные…

— Странно, я никогда не слышал об этом, — перебил его Маддик. — Хотя внимательно слежу за периодикой. Такое событие я…

— Дело в том, — в свою очередь перебил собеседника Джарис, — что мы ничего не сообщали.

Маддик даже вскрикнул от удивления.

— Боже мой! И вы так спокойно говорите об этом? Да мне ничего не стоит сообщить о вашем поступке на космическую базу Федерации. Уж там вам прочистят мозги, — он еще раз окинул взглядом комнату, как бы прицениваясь к ее сокровищам, и поспешно добавил, — если, конечно, вам можно верить.

Джарис откинулся в кресле и долго так сидел, погрузившись в размышления. Наконец, он приглушенно произнес:

— Это уже не имеет значения. А потом, — он хитро сощурился, — вы же сами заявили, что не верите мне.

Маддик взглянул на свою руку, неустанно поглаживающую полированные грани гипноглифа. Большой палец, ни на секунду не останавливаясь, скользил взад-вперед по гладкой выемке — Исподлобья он посмотрел прямо в глаза Джарису.

— Разве? — спросил он, в который раз оглядывая богатую коллекцию и останавливаясь на стеллаже с кристаллами из далеких миров.

Джарис заметил это и улыбнулся.

— Я часто задумываюсь, почему меня никто не шантажирует. Для них — это прекрасная возможность.

Маддик быстро отвел взгляд в сторону.

— Не хотят, скорее всего, верить.

— О, эти вечные сомнения! — воскликнул Джарис. — А как вы отнесетесь к тому, если я сообщу, что сходство землян с жителями ДК-8 настолько велико, что они могут вступать в брак?

Маддик замолчал, не сводя глаз с пальцев, поглаживающих со всех сторон магический предмет. Потом тряхнул головой, стараясь отогнать какую-то навязчивую мысль, и ответил:

— Вот сейчас верю. Странно… но верю, хотя должен доказывать невозможность этого. Послушайте, — внезапно вспылил он, — к чему вся эта болтовня, — но тут же взял себя в руки и спокойно продолжал.

— Ну, хорошо… да, конечно… Я верю… Боже мой! Наверное, я схожу сума… но верю…

— Настолько, чтобы выдать меня полиции?

3.

Маддик густо покраснел и промолчал.

— Учтите, там тоже заявят, что это невозможно. На этом все дело и закончится, — улыбнулся Джарис. — Жаль, правда? — устало спросил он. — Да… такая великолепная возможность для шантажа, — он замолчал, потом мягко добавил. — Впрочем, к тебе это не относится, сынок.

Совершенно спокойным и даже безразличным тоном Маддик спросил, привычно поглаживая гипноглиф:

— Вы угрожаете?

Джарис покачал головой.

— Сожалею, — он выпустил облачко дыма и энергично продолжал. — Потом еще учтите, аргументы против такой возможности слишком весомы. Формы жизни, относящиеся к расходящимся ветвям эволюции, могут скрещиваться только в том случае, если они располагают не слишком отдаленным предком. Лев и тигр, например, или лошадь и осел. Это условие не распространяется на конвергентные формы… Где-то в космосе могли появиться виды, напоминающие человека с совершенно другой физиологией и биохимией, но потом оказалось, что земляне могут вступать в брак с женщинами ДК-8. В это трудно поверить, сидя здесь, в этой комнате, но в глубоком космосе, повторяю, всякое возможно.

— Всякое возможно… — тихо повторил Маддик, продолжая плавно и с наслаждением поглаживать отполированный предмет.

Джарис понимающе кивнул.

— У вас все впереди. Если успеете прежде побывать… Но вернемся к нашей планете. В сущности, ее жители отличаются от землян только отсутствием волосяного покрова и особым строением кожи, поскольку там очень плотная и горячая атмосфера с высоким содержанием СО и вечными туманами, сквозь которые редко пробиваются солнечные лучи. В общем плане — сплошные тропики. Следовательно, фауне, из которой развились разумные существа, не требовались волосы. Они просто неизвестны там. Взамен у этих существ появилась кожа, чрезвычайно чувствительная даже к самым слабым лучам солнца. У них такая нежная и бледная кожа, что на Земле они погибли бы от ожогов через несколько минут.

Джарис сделал несколько затяжек и стал рассказывать дальше:

— Природа всегда стремится убить одним выстрелом сразу двух зайцев. К примеру, рука, приспособленная для хватания, может найти совершенно другое применение. Вот и чрезвычайно чувствительная кожа обитателей ДК-8 первоначально предназначалась для того, чтобы поглощать как можно больше света, но со временем у них выработалось исключительно обостренное чувство осязания. Это справедливо и в отношении животных. Их тропизм фантастическим образом доминирует над всеми остальными рефлексами. Начни какое-нибудь животное гладить одну вот такую безделушку, которая у вас в руке, и его уже не остановить.

Маддик улыбнулся, уставившись вдаль, мягко водя большим пальцем по выемке вверх-вниз, вверх-вниз.

— Можно сказать, — продолжал Джарис, — что туземцы развили науку осязания до невообразимых высот. Энергию, которую мы затратили на совершенствование орудий труда, они вложили в эту науку. По нашим меркам это довольно отсталое общество: косный племенной матриархат… всего несколько простейших орудий, пользоваться которыми могут только женщины, да и то лишь из особого клана. Остальные женщины отдыхают на искусно устроенных горных террасах, где они лежат, впитывая солнечную энергию, или изготавливают амулеты, предназначенные для гипноза и удовлетворения осязательных ощущений.

— От такой жизни, — голос Джариса звучал мягко, как бы издалека, — они делаются невероятно тучными. Сперва мы испытывали к ним отвращение, но потом поняли, что иначе там не выживешь. Таким образом, больше поглощается солнечной энергии. Они так умело регулируют процессы, происходящие в коже, что, как это ни покажется странным, сохраняют привлекательность.

Он откинулся назад и, прикрыв глаза, прошептал:

— Просто изумительно, — затем неожиданно усмехнулся, — вы спросите, каким образом практически голыми руками они обрабатывают такое твердое дерево. Если присмотреться, то можно обнаружить, что предмет совершенно лишен текстуры. Фактически это не дерево, а огромное семя, что-то вроде ореха авокадо. Как известно, сорванный авокадо мять так же легко, как глину, но когда он засохнет, становится чрезвычайно твердым. Чрезвычайно.

— … Чрезвычайно, — согласился Маддик.

— Как я говорил, женщины клана изготавливают эти предметы, а мужчины ставят в лесу. Конечно, сильный пол там весьма тщедушный, и погиб бы с голоду, если бы полагался во время охоты только на свои мускулы и отвагу, не будь этих хитроумных приспособлений. Животные, в которых очень сильно развита способность к осязанию, бродят по лесу, натыкаются на них, начинают гладить, и потом больше не могут остановиться. Мужчинам даже не надо их убивать. Этим занимается высшая каста женщин. Они просто ждут, когда животное дойдет до кондиции, а затем ведут на бойню, под гипнозом, конечно.

— Конечно, — отозвался Маддик, ритмично и плавно водя пальцем по граням и ложбинке.

— Вам следует знать, — заметил Джарис с оттенком триумфа в голосе, скрытого за безукоризненной вежливостью, — что на мужчин время от времени находят необъяснимые приступы непокорности. Вот почему их гипнотизируют почти с самого рождения. Эта традиция насчитывает много веков. К несчастью, природа и здесь сыграла злую шутку. Если биологический вид находится в состоянии бездеятельности слишком долго, он перестает развиваться. Гипноз на протяжении нескольких поколений почти вытравил у мужчин желание продолжения рода. Это подобно медленному исчезновению генов. Когда мы высадились на ДК-8, там едва хватало мужчин, чтобы расставлять силки.

Он наклонился вперед и, улыбнувшись, доверительно сообщил:

— Можете представить, каким бесценным подарком оказался наш экипаж для вождей племени, когда стало ясно, что мы можем скрещиваться с местными женщинами — новое начало… новая кровь…

Наступила небольшая пауза, потом Джарис продолжал ровным сухим голосом.

— Думаю, вы поймете, почему я вернулся один… единственный мужчина, который вырвался с ДК-8. Впрочем, — прибавил он, — в некотором роде и не вырвался.

— … и… не… вырвался… — выдавил из себя Маддик.

Джарис удовлетворенно кивнул, обогнул стол и. подойдя к Маддику, выпустил клубы дыма в его широко раскрытые глаза. Тот даже не шелохнулся, уставившись в одну точку. Лишь пальцы правой руки продолжали двигаться, любовно гладя полированный предмет, а большой палец плавно скользил по ложбинке.

Джарис выпрямился, с грустной улыбкой на губах достал из стола колокольчик и позвонил.

Через минуту дверь полутемного алькова отворилась, и в проеме возникло нечто огромное и бледное.

— Он готов, дорогая.

[Бойфренд Хуаниты]

Помню-помню такой рассказ из детства...

[vol4oktmb]

[vol4oktmb]

Бойфренд Хуаниты
https://youtu.be/cWDQIPNoueE

[Бойфренд Хуаниты]

Баллада о Деве Белого Плёса

Дембеля возвращались в родную страну,
проиграв за кордоном войну.
Пили водку в купе, лишь ефрейтор один
отдавал предпочтенье вину.

Лишь ефрейтор один был застенчив и тих,
и носил он кликуху Жених,
потому что невеста его заждалась
где-то там, на просторах родных.

Но в хмельном кураже порешили они
растянуть путешествия дни
и по Волге-реке прокатить налегке.
Ах, ефрейтор, пусть едут одни!

Ах, ефрейтор, пускай они едут себе.
Ни к чему эти шутки тебе.
Ты от пули ушел и от мины ушел.
Выходи, дурачок, из купе.

Ведь соседская Оля, невеста твоя,
месяц ходит сама не своя,
мать-старушка не спит, на дорогу глядит…
Мчится поезд в родные края!

Но с улыбкой дурною и песней блатной
в развеселой компаньи хмельной
проезжает ефрейтор родные места,
продолжает в каюте запой.

Вниз по Волге плывут, очумев от вина,
даже с берега песня слышна.
Пассажиры боятся им слово сказать.
Так и хлещут с утра до темна.

Ах, ефрейтор, ефрейтор, куда ж ты попал?
Мыться-бриться уже перестал.
На глазах пассажиров, за борт наклонясь,
ты рязанскою водкой блевал…

На четвертые сутки, к полудню проспясь,
головою похмельной винясь,
он на палубу вышел в сиянье и зной.
Блики красные плыли у глаз.

И у борта застыв, он в себя приходил,
за водою блестящей следил.
И не сразу заметил он остров вдали.
Лишь тогда, когда ближе подплыл.

И тогда-то Ее он увидел, бедняк,
и не сразу он понял, дурак,
а сперва улыбнулся похабной губой,
а потом уже вскрикнул и — Боже ты мой! —
вдоль по борту пошел кое-как

за виденьем, представшим ему одному,
почему-то ему одному,
за слепящим виденьем, за тихим лучом,
как лунатик, пришел на корму.

Дева белого плеса и тихой воды,
золотой красоты-наготы
на белейшем коне в тишине, в полусне…
Все, ефрейтор злосчастный. Кранты.

Все, ефрейтор, пропал, никуда не уйдешь.
Лучше б было нарваться на нож,
на душманскую пулю, на мину в пути.
Все, ефрейтор. Теперь не уйдешь…

И когда растворилось виденье вдали,
кореша-дембеля подошли,
чтоб в каюту позвать, чтоб по новой начать.
Но узнать Жениха не смогли.

Бледен лик его был, и блуждал его взор,
и молол несусветный он вздор.
Деву белого плеса он клялся найти,
корешей он не видел в упор.

И на первой же пристани бедный Жених
вышел на берег, грустен и тих,
и расспрашивать стал он про Деву свою,
русокосую, голую Деву свою,
Деву плеса в лучах золотых.

Ничего не добившись, он лодку нанял,
взад-вперед по реке он гонял.
И однажды он вроде бы видел ее.
Но вблизи он ее не признал.

И вернулся он в город задрипанный тот,
и ругался он — мать ее в рот,
и билет он купил, и уехать решил.
Но ушел без него пароход.

После в чайной он пил, и в шашлычной он пил,
в станционном буфете бузил,
и с ментами подрался, и там, в КПЗ,
все о Деве своей говорил.

Говорил он о Деве смертельной своей,
голосил он и плакал о ней,
о янтарных глазах, золотых волосах…
И блатные ему отвечали в сердцах:
«Мало ль, паря, на свете блядей?»

Но белугой ревел он, и волком он выл,
и об стенку башкой колотил,
и поэтому вскорости был у врачей,
и в психушку потом угодил.

И когда для порядка вкололи ему,
чтоб не очень буянил, сульфу,
и скрутила его многорукая боль,
и поплыл он в багровую тьму,

среди тьмы этой гиблой, в тумане густом
он увидел вдали за бортом,
он за бортом вдали различил-угадал
этот остров в сиянье златом.

И к нему подплывая в счастливых слезах
на безумных, горящих глазах
и с улыбкой блаженства и светлой любви
на бескровных от боли губах,

озаряясь все больше, почти ослеплен
блеском теплых и ласковых волн
и сиянием белых прибрежных песков,
свою Деву разглядывал он.

И она улыбалась ему и звала,
за собою манила, вела
навсегда, навсегда, никуда, без следа,
никогда, мой любимый, уже никогда…
И вода под копытом светла.

Ну, садись же, садись, дурачок, на коня,
обними же, не бойся меня,
мы поедем с тобой навсегда без следа
никуда, дурачок, как песок, как вода,
в сонном мареве вечного дня…

Дева белого плеса, слепящих песков,
пощади нас, прости дураков,
золотая краса, золотые глаза,
белый конь, а над ним и под ним бирюза.
Лишь следы на песке от подков.

(с)

[Бойфренд Хуаниты]

Шёл солдат, упал солдат
В жёлтую траву,
В бесконечный звездопад,
В сказку наяву.

И тогда пришёл за ним,
Бел и шестикрыл,
Многоокий серафим
И заговорил.

Говорит: "Ты будешь сном,
Будешь тишиной,
Будешь ночью, будешь днём,
Небом и луной,

И глаза твои чисты,
И лицо черно.
Я принёс тебе цветы -
Так заведено.

Спи, солдат, как спят в ночи
Горы и холмы,
Спи спокойно и молчи,
Стань таким, как мы.

Спи, солдат, как спит река,
Спи, как тень и прах,
Спи, как лодка рыбака
Дремлет на волнах,

Уподобившись нулю,
Станешь нам, как брат".

"Я не сплю, не сплю, не сплю", -
Говорит солдат.
(с)